Ким Хёнён

Белая-белая Африка

Ее вынуждают делать выбор между реальностью и иллюзией.
А люди, разумеется, не могут выбирать иллюзию.
Ведь это чревато безумием.
Поэтому людям приходится выбирать реальность.
А, выбирая реальность, ты испытываешь боль.
Так просто.

(Вуди Аллен)

1

Проверив наощупь, просохло ли развешенное на веревках белье, она смотрит на небо через окно лоджии. Восемнадцатый этаж восемнадцатиэтажного дома - вершина, выше некуда, и все же она задирает голову, чтобы посмотреть на небо.

Небо голубое, как экран компьютера. Хочется подобрать какой-нибудь более красочный, более светлый эпитет голубому, как и подобает осенью, небу, но экран компьютера держится в ее голове несокрушимей бетонной стены, не давая проникнуть в нее другим сравнениям. Ветерок пригоняет откуда-то пару облачков. На голубом экране появляются белые буквы, и она морщит переносицу, пытаясь их прочесть. Непонятно. Таким было первое слово, что появилось на экране компьютера ее мужа: «непонятно». Слово то не просто покоилось себе на экране дисплея. Кабинет мужа, где находился компьютер, в одно мгновение обратился в кинотеатр с суперакустикой, и спрыгнувшее с экрана слово вторглось, гремя стереоэффектами, в ее голову. В голове чувствовалась тяжесть. В голове точно окопалась добрая рота солдат. Точно так же непонятно было ей самой, с чего именно все пошло не так. Она яростно трясет головой. Вибрирует в ответ кронштейн с бельевыми веревками.

- Разве ты сама этого не хотела?

Муж прав. Она сама этого хотела.

- Самой не обидно ни за что так страдать?

Верно, ни за что. Ей обидно.

- Ну чего ради? Не для меня ведь. И не для себя. Отпусти ты меня. Себя саму отпусти.

Больше ей не на что надеяться. Кажется уже, что лучше бы предложила расстаться первой. И несмотря на это взять и согласиться на развод не получается - даже самой удивительно. Не было неотвратимой судьбы в том, что какое-то время они были счастливы с мужем. Брак, какой с самого начала не стоило и заключать. Какой при желании можно расторгнуть сколь угодно легко и просто. Однако, в отличие от головы ее, из которой испарились все сомненья и осталось одно четкое решение, какой-то уголок сердца по-прежнему влажен, словно недосохшее белье.

Погода солнечная и ветреная, и белье уже практически все сухое. За исключением мужниной сорочки, которую она постирала и повесила сушиться позже всего. Она снимает сухое белье, бросает его на диван гостиной и возвращается обратно на балкон. Гора позади дома и ее огромный хребет - цепочка гор Кванак - все в красных кленах, точно облитые каким-то синтетическим красителем. Она хочет сравнить краски осени с чем-нибудь другим, но в сожженном химической синтетикой сердце не рождается больше никаких сравнений. Горная цепь и покрывающий цепь химический краситель окрашивают даже рассаженные по массиву многоэтажек деревья. С каждым дуновением ветра деревья рассеянно стряхивают с себя очередную порцию листьев. Площадка, вернее, автостоянка между многоэтажками усыпана опавшими листьями. Дворник рассеянно подметает усыпанную опавшей листвой землю метлой с пластмассовыми прутьями. Сметаемые листья образуют небольшую кучку. А отбрасываемые высоченной многоэтажкой и дворником тени по-прежнему распластаны по земле. И, конечно, ничто не сдвинет с места ее, наблюдающую за всем этим.

Она берет сорочку за плечи большими и указательными пальцами рук, словно пинцетами, и вытягивает руки далеко за перила лоджии. Ветер обдувает мужнину сорочку с задранными плечами, выставленную за пределы квартиры.

Муж приходил домой со следами чужой пудры или помады, как ни в чем не бывало. Она, как ни в чем не бывало, удаляла эти следы. На развевающейся за перилами лоджии сорочке не видно ни следа помады. Того, чего не стереть ничем, с первого взгляда не разглядишь.

Развевающаяся за перилами лоджии белая сорочка изрыгает белый цвет, не в силах переварить его, досыта упившись солнечным светом. Помнится, она проходила где-то, что розы красны оттого, что не могут поглотить красный свет. То же и с цветом мужниной сорочки. Белый цвет становится цветом сорочки, будучи отторгнутым ей. Все цвета из числа видимых глазу, за исключением одного, выстраиваются непрошибаемой стеной, не пропуская его единственного. Она чувствует, как ее руки отнимаются от мысли, что все видимые цвета есть цвета отверженные.

Выпавшая из ее отнявшихся рук сорочка совершает падение с высоты восемнадцатого этажа. У мужа с самого начала была другая женщина. Она знала об этом с самого начала. Быть отверженной - тоже способ быть. Она кричит об этом про себя. Сорочка беззвучно удаляется от нее.

По какой-то случайности сорочка приземляется аккурат на сметенную дворником кучу листьев. Дворник рефлекторно задирает голову, и почти одновременно она отскакивает назад, в гостиную, откуда раздается песня Элтона Джона «Good-bye yellow brick road». Проигрыватель запрограммирован играть эту песню заново без конца. Вчера она тоже слушала ее одну. Слушала и позавчера. А вот с каких пор она ее слушает, не знает и сама. Прощай, дорога, вымощенная желтым кирпичом. И завтра тоже она весь день будет прокручивать в уме эти слова. И послезавтра, и после-послезавтра. Она понимает. Понимает, что хоть и твердит «прощай» изо дня в день, никогда не сойти ей с дороги, вымощенной желтым кирпичом.

«Чье белье-о-о?», так и слышится ей окрик дворника, хоть она и понимает, что это невозможно из-за высоты восемнадцатого этажа и пения Элтона Джона. Соседи большей частью не станут и выглядывать, а если кто и высунется проверить, не их ли вещь упала, поспешат закрыть окно, едва убедившись в обратном. Она не выглядывает, хоть это и ее собственность. Вместо этого перебирает беспорядочно сваленные у телевизора видеокассеты. Почти все недосмотрены до конца, так что лента домотана сплошь этак до середины. Просроченных, наверное, тоже немало. Она находит совершенно непочатую кассету и вставляет ее в кассетоприемник видеомагнитофона. Муж сегодня рано не вернется. А может и вовсе не вернется никогда. Дворник, устав искать хозяев, уже кричит, наверное: «Если ничье, беру себе-е-е!» Все равно она не выглянет. Она нажимает клавишу воспроизведения видеомагнитофона.

PLAY.

2

Перематываю «Keiner liebt mich» («Никто меня не любит», 1994г.) на начало. Впечатления? Ну как вам сказать... А бог его знает, толком не смотрела.

«Женщине за тридцать встретить мужчину сложнее, чем попасть под атомную бомбу.»

Так говорит героиня фильма, Фанни Финк, в самом начале картины. Эти слова вонзились мне в затылок и разнесли все лицо, перелопатив мозги, словно пуля из пистолета матерого бандита. Мое лицо. А мне ведь нет и тридцати.

Не хочу сказать, что мне проще, чем Фанни Финк, оттого, что мне еще нет тридцати. Скорее беспокоюсь, нельзя ли стать тридцатилетней. Хорошо бы, раз - и уже тридцать. Если в таком возрасте настолько сложно найти мужчину, как утверждает в своем монологе Фанни Финк, насколько же оправдано тогда стремление его найти. Хочется сказать об этом мужу, если он вернется пораньше сегодня вечером. В лепешку разобьюсь, мол, чтобы найти себе мужчину, когда стукнет тридцать.

- Я не любви твоей хочу. Я хочу замуж.

Так я ему ответила. Сперва он из кожи вон лез, чтобы меня обворожить. Навроде того, как с теми женщинами, с которыми его знакомили до меня. Отчего он не женился на какой-нибудь из них? А вы в театр сходите на что-нибудь из модернистов. Там все сказано. Жизнь вообще сплошной модернизм. Любят люди все модерновое. Потому и фильмы все продаются с учетом этого, и песни, и книги. Так что не буду я вам ничего рассказывать, модерна в мире и без того хватает.

Но вот чего не знала, того не знала.

Не представляла я, что муж сделал операцию, чтобы у него не было детей ни с кем, кроме той женщины. Муж не хотел заниматься со мной любовью в ту ночь, когда рассказал мне об этом. А я приставала к нему до утра. Что это за такая страшная сила во мне? Кажется, разотрет она меня когда-нибудь в порошок да разовьет по ветру, как те корни баобаба, опутавшие крошечную планетку.

«Женщине за тридцать встретить мужчину сложнее, чем попасть под атомную бомбу.»

Вновь на экране Фанни Финк все с теми же словами. Вот будет мне тридцать, из кожи вон вылезу, чтобы найти себе мужчину. Дело непростое, да. Но оно того стоит. Муж, наверное, спросит: а почему, мол, обязательно в тридцать, а раньше разве нельзя? Ну и пусть. По мне так даже приятнее, если он так скажет.

Мы с ним с самой свадьбы ни разу не ссорились, но атмосфера между нами - холодная война и только. Мои прогнозы о том, что внутренний мир любящего (не меня, естественно) мужчины - сама теплота, так и остались прогнозами. Поесть приготовишь - не ест, зарплату не приносит, любовью не занимается, разговоров каждый день лишь о той, другой. По части поддержания атмосферы холодной войны у мужа просто какое-то шестое чувство. Оно, конечно, тоже одна из сторон любви. Поистине, любовь - чувство ограничивающее и пугающее. Когда любимого рядом нет, совсем ведь другой человек. Вера, надежда, любовь. Кто сказал, что любовь из них на первом месте? Да не смешите меня.

А был ли между нами с мужем вообще диалог как таковой? Диалог - это ведь действие сугубо интимное, утонченная атмосфера, которую воспринимаешь лишь каким-то чутьем - так ведь ничего подобного. Действия между нами совершаются лишь самые тривиальные. Стирка, уборка, мытье посуды, просмотр новостей, чтение газет. Просто действия, ничего более. Однако бывает, что муж интересуется мной, такой. Это когда я с таким увлечением смотрю видео, что даже не замечаю, что он пришел. Даже ему, видать, неловко от такого стало. Когда же это было? Как-то раз, когда я уже несколько дней подряд засматривалась боевиками, так что кровь уже чуть не хлестала из экрана, муж похлопал меня по плечу.

- Это Тарантино, что ли?

Я не ответила.

- Ты прекращай такие фильмы смотреть. Кровь рекой, а смысл во всей этой крови где? Так люди и привыкают к насилию, а потом ненормальными становятся.

Я по-прежнему ничего не отвечала. А про себя смеялась, давясь желанием сказать: да ведь насилие в этих фильмах - пустышка, а эта кровь - просто для смеха. На самом деле хлещущая кровь и непрестанные перебранки тарантиновского кино куда человечнее происходящей здесь бескровной войны. А что нормального в нашей с мужем повседневной жизни? Да я ничего ненормальнее своих нормальных будней в жизни не видела, так что какую бы нелепицу в кино не показывали, какие бы сенсации в новостях не передавали, меня это не впечатляет. Скорее даже удивительно, когда по телевизору передают что-то нормальное. Для телевидения ведь норма, это сенсации и провокации. Стать бы мне еще нечувствительнее, чем сейчас. Тогда, наверное, и развестись смогла бы без труда.

Могу представить, что чувствует муж, когда возвращается домой. Должно быть, что-то навроде того, когда идешь на до смерти осточертевшую работу. А работать надо еще и в условиях таких, что хуже некуда. Потому и могу нормально относиться к тому, что он без конца рассказывает о той, другой, что понимаю эти чувства. До сих пор у меня это получалось. Муж прав - в том, что все так сложилось, моей вины нет. Я тоже хочу развода. Но...

Верите, нет?

Никакой надежды... Как же так? Неужели это нормально, что развод приходит вот так своим чередом? Вижу, что все явно к тому идет, но принять этого не могу. Хоть вы меня убейте, не могу я развестись, пока не получится принять это не только умом, но и сердцем.

Голова кругом от таких мыслей. Подумываю, не выругаться ли от души, но это только мысли, а заругаться я ни словом не осмелюсь, хоть и болтаю вот так сама с собой. Пусть кроме меня этого никто и не услышит... Что бы, интересно, сказал муж, который вечно тянет из меня слова клещами, если бы услышал это все? Что-нибудь вроде «ну и болтунья же ты, оказывается», наверное? Муж сегодня придет поздно. А может и вовсе не придет.

Громко шумит ветер. Колокольчики на окне звенят, как один. Одно время у нас в квартале было модно вешать колокольчики на окна. Хоть бы что-нибудь появилось передо мной, пришло сквозь ветер, под плач колокольчиков, как под победный марш. Буду любить его, кто или что бы то ни было.

3

STOP.

Она выключает видеомагнитофон и выходит на лоджию. Ветер завывает, забиваясь в пустоты между многоэтажками. Развешенные там и сям по кварталу колокольчики вкрадчиво вплетают свой мотив в песню ветра. В отличие от колокольчика под стрехой крыши горного буддийского храма, плач которого ложится заключительным штрихом на его уединении, колокольчик за окном лоджии звучит весьма зловеще.

Словно все стекла в мире бьются разом.

Холодок пробегает по ее затылку. Откуда-то слышится звериный вой. Кто знает, может быть, в изгибах хребта Кванак, в который вправлена гора позади ее дома, живет никем не виданный, давно вымерший и знакомый лишь по сказкам зверь.

Она частенько ездила с ним по ночам в зоосад. То был мужчина, с которым она встречалась до того, как вышла замуж. Ехать именно в зоосад никогда не договаривались, но стоило выехать покататься по ее району, и они неизбежно попадали туда.

Дорога, поднимающаяся к задним воротам парка развлечений, что рядом с зоосадом, была крута и извилиста, точно Тэгванрёнг (горный хребет в префектуре Кангвондо) в миниатюре, так что невозможно было поверить, что в конце ее находятся суперсовременные развлекательные аттракционы. Впечатление от нее было такое, будто тебя, попавшего под колдовские чары, несет в какой-то дремучий лес, о каких рассказывается разве только в древних легендах. Она и сейчас помнит ту весеннюю ночь, дух захватывающую красоту или даже гротескность этой дороги, черные ветви ив, рассаженных вдоль нее, ослепительно белые цветы, словно пропитанные люминесцентным составом, и заливающий их великолепием желтый лунный свет. Дорога та и сейчас, должно быть, все та же, но она никак не может отделаться от странной мысли, что больше ей никогда ее не видать.

Еще одна картина, столь же прочно, как дорога, закрепившаяся в ее голове, это то, что она видела, когда машина останавливалась перед главными воротами зоосада. Или даже не так. Скорее подойдут слова «слышала» или «обоняла», чем «видела».

- Не боишься? - спрашивал он ее каждый раз.

- Немного.

Она всегда так отвечала - «немного». По-другому его вопрос и ее ответ можно было бы выразить примерно так:

- Ну, вот мы и в зоопарке.

- Что, уже приехали?

Ей хотелось говорить о другом. Но как бы ни переполняли ее слова, приходилось удерживать их в себе, что было сил, стоило только попасть в зоосад. От страха, что вместо человеческой речи вырвется какой-то незнакомый, свирепый звериный рев.

Горы вокруг зоосада были окутаны тьмой и не имели четких очертаний, разграничивающих их с небом. Разорвавшие во тьме линию хребта горы втянули в свои формы само небо и беспредельно расширились, став больше Вселенной. Промеж разросшихся гор, воздымаемых воем заточенных в зоосаде животных, вовсю разносился, отравляя ночной воздух, запах их тел, прятавшийся дотоле в их шерсти и складках кожи.

- Развылись, как стемнело. Хотя нет. А может, они и днем так же воют, только мы не слышим? Как думаешь?

Мужчина обращается к ней, но она не может вымолвить ни слова. «У-у-у-у...» Непонятные звуки переполняют ее глотку и рвутся наружу. «У-у-у-у...» Вынь стрелу из моего горла... Незнакомый голос, страшные слова. Ей хочется пробраться в зоосад тайком от всех и выпустить из клеток всех зверей. Жирафы, страусы, слоны, гепарды, пеликаны - оседлать кого угодно и раствориться в этой громаде тьмы, то ли в горах, то ли в небе.

Стемнело, и стекла лоджии отражают ее, словно зеркало. Зародившийся в зоосаде под сенью гор Кванак ветер пробегает сквозь хребет Кванак. Пробегает сквозь гору за ее домом. Пробегает сквозь деревья ее квартала. Пробегает сквозь окна и, наконец, пропадает. Внезапно замолкает колокольчик, и чем темнее становится на улице, тем отчетливее становится ее отражение в оконном стекле.

4

- А-а! - вскрикивает она.

Что-то белеет поверх ее отражения в оконном стекле. Она не может понять, что это, сколько ни вглядывается. Что-то настолько чужое, что хочется кричать и кричать, пока не станет ясно, что это. Может, это инопланетянин  в белом манто? Она разрывается между двумя желаниями. Хочется бежать от этого не-понять-чего подальше, и хочется разглядеть его как следует в упор. Наверняка известно одно - ей сейчас страшно. Страх обращается в огромный гвоздь, которым она намертво прибита к месту. Она одна. Неизвестно, что может случиться. Если ее ожидает что-то, с чем ей не справиться, лучше бежать.

- Не инопланетянин я. Не уходи. Окно лучше открой.

Пока она раздумывает, что-то белое начинает стучать в окно. Судя по тому, что говорит оно на понятном ей языке, это и правда не инопланетянин. Пытаясь успокоиться, она вновь разглядывает нечто за окном. Вглядевшись, она понимает, что на нем не манто, а оброненная ей мужнина сорочка.

- Т-т-ты кто?

Голос ее дрожит. Услышав ее, нечто выглядывает из-под сорочки. Все лицо, кроме глаз и кончика носа, покрыто белой шерсткой, а глаза как бы обрамлены растущими прямо над ними зелеными волосками. Ну и дела. Обезьяна. Обезьяна пристально смотрит на нее, обвив хвостом перила лоджии.

- Зачем ты ко мне пришла? Что тебе надо?

Белый объект опознан, и голос ее больше не дрожит. Все воспринимается естественно, словно она принимает званного гостя. Собственная невозмутимость в такой ситуации поражает ее, и она нарочно повышает голос.

- Это тебе что надо? Ты зачем меня звала? - фамильярно парирует обезьяна.

Говорит одной мимикой, даже не раскрывая рта, но ощущение такое, будто это крик, от которого вот-вот лопнут барабанные перепонки. Какая-то обезьяна огрызается на нее, да еще говорит с ней на «ты», но она не сердится. Теперь она чувствует себя куда спокойней даже, чем когда та просила ее открыть окно, кутаясь в сорочку. Пропадает и недоумение от отсутствия какой бы то ни было неприязни к обезьяне. Она открывает окно.

Белая обезьянка влетает в квартиру быстрее света.

- Это что за песня? - спрашивает обезьянка, вися на одной руке, уцепившись за люстру, что расположилась в центре потолка.

Белое тельце обезьянки ослепительно сияет ярче самой люстры. Кажется, что родина ее - материк, весь залитый светом. Она словно принесла на себе этот свет, пропитавшись им, пока жила дикой обезьяной на солнечном материке, подобно тому, как ребенок возвращается вечером домой из песочницы, весь перепачканный песком.

Она наблюдает за обезьяной, сильно щурясь, не в силах полностью открыть глаза. Размером с крупную кошку, тело и конечности длинные и стройные. Обезьяна как обезьяна. Но белая обезьяна? Она напрягает память, силясь припомнить какие-либо упоминания о таком звере.

- Послушай, я с тобой ведь разговариваю, ты чего такая? Это что, спрашиваю, за песня? - переспрашивает ее обезьянка, по-прежнему вися на люстре.

Она наконец приходит в себя.

- А? А, это «Good-bye yellow brick road», Элтон Джон...

- А-а, - произносит обезьянка то ли в знак понимания, то ли потеряв интерес, со стуком спрыгивает с люстры и вразвалку шагает в сторону кухни.

При каждом шаге длинный хвост слегка ударяет ее по затылку. Кажется, что при этом с треском разлетаются белые искры.

- Есть хочу. Покорми меня.

Говоря так, обезьянка тем не менее не ждет, пока она принесет ей поесть, а находит еду сама. Ориентируется с легкостью домохозяйки, прожившей на этой кухне лет десять.

- Да ты, небось, и сколько в нашем доме ложек-вилок угадаешь, не глядя?

- Шуточки, пожалуйста, после еды. Знаешь, сколько я по Кванаку проблуждала, когда с дороги сбилась? За весь день кроме одной сырой полкартофелины во рту ни крошки не было. Знаешь, как мне тяжело было на ней одной сюда добираться?

- Что? Кванак? Хребет Кванак? Так ты из зоосада под Кванаком? Ты оттуда сюда пришла?

Она вспоминает, как читала недавно в какой-то статье, что из зоосада сбежала обезьяна. Прутья подпилены ножовкой, возможен чей-то умысел, по счастью в клетке был не лев и не слон... Все в таком духе. Но разве в том зоосаде была белая обезьяна? Ни разу не слыхала. Ее охватывает смятение, но обезьяна вся поглощена едой, словно ничье смятение ее не касается. Лишь разлетаются в стороны кусочки мякоти яблока да рисинки.

- Ты в самом деле пришла оттуда?

Обезьяна не отвечает. Даже не смотрит на нее.

- Отвечай! Ты откуда?

Обезьяна наконец поднимает голову и смотрит на нее. Где она ее видела? Ей очень знакома белая обезьяна. Их взгляды явно уже встречались ранее на какой-то момент длиной в вечность.

Обезьяна по-прежнему ничего не отвечает.

5

Почему я разговариваю сама с собой, говорите?

Муж, кажется, уже и забыл, что я умею говорить. Он со мной заговорить практически и не пытается. А я умею говорить и хочу, чтобы хоть кто-то об этом знал. А то, наверное, и сама забуду, что имею дар речи. Но сегодня я могу выложить без остатка все, чему даже внутри меня самой не находилось места. Ведь есть ты, кто выслушает и поймет даже то, что я говорю сама себе.

Первый раз вижу белую обезьяну. Помню, слышала где-то, что в Китае таких белых, как ты, весьма почитают. Считают, мол, чуть ли не священными, и что-то там еще... А, точно, будто бы на людях они там женятся, да? Ты с виду и правда какая-то непостижимая. Но чем-то родным от тебя веет. Сейчас смотрела, как ты ешь, и так удивилась! Рис просыпаешь точно как один человек. Был такой мужчина, все просыпал, когда ел, точно как маленький. Скажешь ему, он раздражается, злится. Мне так забавно было, как он реагирует, и я специально еще больше его пилила. А он потом вовсе никак реагировать не стал. Ну, кое-какая реакция была. Скука.

У него на все было одно определение - скучно. Поначалу я, впрочем, была не против. Человек ведь как живет: пока грустно - грустит, пока радостно - радуется. Вот я и подумала, что можно, наверное, и скучать, пока скучается. Дура, говоришь? Только хотела сказать. Верно, я никогда не задумывалась, что насилие, которое скука учиняет над жизнью, куда больше, чем от радости или грусти. Когда я это поняла, чувство было, как бы это сказать, будто выслушала последнюю новость во всем мире. С тех пор никакой радости мне в жизни не стало. А теперь и вовсе перестала разбирать, есть в чем-то радость или нет ее. Но я старалась. Порой даже о самой себе в третьем лице говорила, пытаясь смотреть на себя объективно. Когда не получалось, разговаривала с самой собой, как монах, промокший под дождем. Пусть, конечно, остановить того, что все время пытается распахнуть мою грудную клетку и улететь, мне этим и не удалось.

Видно, не судьба мне быть здесь. Не остановить мне баобаба, что растет внутри меня. Взорвусь.

Ну хватит уже. Не можешь ты спокойно посидеть? Любишь ты повисеть на чем-нибудь, как я посмотрю. Не успела прийти, как сразу на люстру залезла, а теперь всю одежду из стенного шкафа повытаскивала и на кронштейне для вешалок болтается. Нравится? Старые привычки, наверное, после жизни на деревьях. Представляю джунгли, где ты жила... Ах, как сердце бьется. Есть одна картина, чей нерушимый образ переполняет меня всю изнутри, переступая такие банальности, как «черный материк, переполненный первобытной жизненной энергией» и тому подобное.

Не выжженная дочерна пылающим солнцем земля, а материк, сам ставший сгустком ослепительно-белого света, вобрав это солнце в себя целиком. Вот откуда ты, должно быть, пришла. Прикоснись к тебе, и на пальцах тоже останутся солнечные следы.

Но как ты сюда попала? Тебе ведь здесь не место. У вас там тоже есть охотники за обезьянами? Они, говорят, заманивают вас, проделав в тыкве дыру и положив внутрь что-то вкусное. Дыра такой величины, что руку с чем-то в ней оттуда ни за что не вытащить, так что если не откажешься от лакомства внутри - бесславный плен... Точно? И ты, значит, тоже... Ну чего тебе на вашем шикарном материке еще не хватало, что надо было так жадничать? Что да, то да: судьба - вещь непредсказуемая. Неизвестно, а потому страшно. Что? Не судьба? А что тогда? Что тебя сюда привело?

6

Страшнее судьбы свой собственный выбор...

Жестокое ты существо. Я так хотела верить, что это судьба, а ты одним махом - выбор.

Да. Сама знаешь, у меня был младший брат, который умер, вернее, был умерщвлен сразу после рождения. Родившая нас мать была весьма чувствительной женщиной. Мама вечно была в тоске по неизвестной нам причине. Я всегда хотела знать, что это за причина, но сейчас мне кажется, что она, наверное, и сама ее толком не знала. Жизнь - это ведь сплошная цепь несовпадений, и несовпадения без конца происходят не только между мной и другими, но и между мной и мной же самой. И то, что я потеряла мужчину, который возил меня в зоосад, и вышла за своего теперешнего мужа, и то, что муж, сделавший операцию на семенных канальцах для того, чтобы хранить чистоту своей любви к другой женщине, и то, что я то говорю о себе в третьем лице, то порой разговариваю сама с собой, как сумашедшая... Все одно и то же. Да, да, я поняла. Это все была не судьба, таков был выбор. Мой выбор привел меня сюда. Ты довольна?

Спрашиваешь, при чем тут брат и мама?

Ну как тебе сказать... Преступник и жертва? Скажешь так - становится непонятно, кто преступник, а кто жертва... Ладно, увиливать не буду. Буду говорить прямо. Говоря совершенно конкретно, одна сторона здесь убиенный, другая - убийца. Смотри-ка, даже не удивилась. Будто и об этом все уже знала. Не делай такой всезнающий вид. Мне это неприятно. Поняла?

Узнав, что своими нежными ручками мама убила брата, я одновременно поняла и то, что моя собственная жизнь была спасена благодаря неудаче маминого покушения на убийство. Никто мне этого не говорил, но глаза мамы, душащей меня, новорожденную, облик бросившегося остановить ее отца... Я все это видела. Увидела, что наши с братом судьбы не могли не быть одинаковыми согласно выбору моей мамы.

Другие говорят, что, родив ребенка, испытали совершенно неописуемое восхищение и восторг, но почему же для мамы это оказалось так невыносимо? Из-за стресса оттого, что вышла за старшего сына, чей отец также был старшим в семье, а нарожала одних дочерей? Но такая очевидная причина - это же смешно. Ведь если причина видна, то при должном терпении все как-нибудь можно изменить.

Мать с отцом начали встречаться, живя в студенческие годы в одном кампусе. Мама полюбила отца и, само собой, вышла за него замуж. Легко отказавшись от мечты об огромном мире. Может, мама возненавидела собственный выбор? Но и это смешно. Отец не изменял маме и всю жизнь был признателен ей за то, что она от многого отказалась ради него. Любовь, которую мама выбрала, никогда ее не предавала. Ну чем не жизнь? Но почему же она все-таки это сделала? Кто посеял выросший в маминой душе баобаб? Выбранная мамой планетка оказалась такой слабой, что не устояла против баобаба?

Вот ты говоришь, что страшнее судьбы собственный выбор. А ведь и тебе, сказавшей это, сейчас нечего сказать.

7

Можешь ничего не отвечать, так что хватит скакать, пойди сюда поближе. Не хочу я твоего ответа. Просто так и будь комочком ослепительного света. Моя душа полна и тем, что я на тебя гляжу.

Я вот иногда думаю.

Хорошо бы по дорогам вместо автомобилей слонялись стада буйволов, по небу летали бы фламинго, как откроешь окно лоджии - мне бы жираф подмигивал. Такие вот совершенно детские мысли. Вдоль дорог насадить древа знаний. И каждый раз, когда буду проходить по тем дорогам, чтобы с каждого такого древа меня завлекала, извиваясь кольцами, змея, что соблазнила Еву.

Того мужчины, что возил меня в зоосад, уже нет, но и теперь я частенько хожу туда. В основном по утрам в будние дни, когда посетителей немного. Чем я там занимаюсь, ты, наверное, знаешь лучше меня. Ты же сама сказала, что часто видела меня в зоосаде. Я подпиливала потихоньку прутья чьей-то клетки, как если бы пилила собственные ребра. Веря, что и моя грудная клетка распахнется, когда раскроется эта дверь из стальных прутьев, веря, что что-то из нее улетит, что бы ни вылетело.

И вот пришла ты. Пришла, собственноручно сломав клетку, в которой была заточена. Сперва, увидев тебя, я растерялась, но на самом деле я знаю тебя очень-очень давно. То был кратчайший миг, когда я испытала взгляд твоих глаз, смотрящих сейчас на меня, но он оставался во мне ярче и дольше, чем испытание вечностью. Я бы стала хоть блохой, чтобы резвиться среди зеленых волосков над твоими глазами.

Ты чего? Не нравится, что я говорю? Если я тебе не неприятна, не уходи. Откровенно говоря, боюсь, что ты сбежишь и от меня, как сбежала из зоосада. Обещай, что не сбежишь.

Ты - белая обезьяна. Почитаемая, как святыня, могущая брать жен даже из людей.

Хочу стать твоей невестой.

Если принимаешь мой выбор, поцелуй меня.

8

Она прижимается губами к губам обезьяны. Язык обезьяны движется у нее во рту свободно и привычно, точно ее собственный. Слюна источает аромат белого света.

Слышно, как где-то разбивается зеркало.

9

С первого дня четырехдневной командировки мне было неспокойно. Жена почему-то не подходила к телефону. Жена просто так из дома не уходит. Ей нет причин не подходить к телефону. Не в силах совладать с беспокойством, я в итоге недоработал последний день и вернулся домой.

Захожу в дом, а там и правда полный бардак. Похоже, мои нехорошие предчувствия попали в точку.

Одежда из стенного шкафа вся вывалена наружу. Кронштейн для вешалок прогнут вниз, словно на него вешали что-то тяжелое. Дверца холодильника тоже открыта, через проем как попало вывалены продукты. Обеденный стол весь завален объедками - то ли чем-то недоеденным, то ли просыпанным во время еды. На краю стола лежит ножовочное полотно из хозяйственного набора. Моя жена - женщина равнодушная к железкам, механизмам и инструментам. Не только ими совершенно не интересующаяся, но и слабо соображающая во всем, что их касается. В общем, вещи это от нее далекие и ей неподходящие. Что же тогда эта штука тут делает - не понимаю.

Ворвались грабители? И она достала это вместо оружия? Пропало ли что-либо из вещей, потом будет видно. Больше беспокоюсь за жену, чем за украденное. Я громко, что есть мочи, зову жену. Ответа нет. Чересчур тихо, отчего еще страшнее. Хоть бы какой-то звук, пусть даже и не жена.

В комнатах и на кухне смотрел сразу, как только вошел, остались только лоджия и ванная. Сперва выхожу на лоджию, надеясь, что жена там. Одна моя сорочка вместо того, чтобы сушиться на веревке, висит на перилах, чуть не падая вниз, должно быть, сорванная ветром, жены же не видать. Я направляюсь в ванную - больше некуда.

Перед дверью ванной комнаты делаю глубокий вздох. Мне становится страшно, должно быть, оттого, что ванная - гораздо более замкнутое пространство, чем лоджия. Вот теперь лучше бы жены там не оказалось. Хорошо бы открылась дверь не ванной, а входная, и жена вошла бы и сказала: «Прятки закончились». Однако, догадываясь ли о таком моем желании, нет ли, но дверь прихожей открываться и не собирается. Еще один вздох, и я открываю дверь ванной комнаты.

Скрип двери.

Дыхание застревает в горле.

Жена здесь, в ванной. Истекающая кровью. Большое, в полный человеческий рост, зеркало разбито вдребезги, губы жены - сплошное кровавое месиво - все утыканы осколками стекла. Выразить то, что вижу сейчас, словами, пожалуй, смогу, но не понимаю, что я вижу. А если и пойму, не смогу поверить.

Что произошло с моей женой?

10

Не понимаю. Не могу понять.

Неужели жена и правда не вышла, а выскочила за меня замуж?

Предложение я жене сделал перед воротами зоопарка. Когда я ухаживал за ней, мы каждую ночь ездили к зоопарку. Оттуда и вид был неплохой, и дорога хорошая, и тишина опять же. Беззаботная и жизнерадостная в обычное время, жена становилась заметно молчаливей, стоило нам оказаться перед зоопарком. Я полагал, что тому причиной ночь плюс весьма мерзкий звериный вой, и воспользовался таким ее состоянием, чтобы сделать предложение, потому что был уверен в правильности своего предположения.

- Страшно, да? А ты выходи за меня замуж. Буду тебя на руках носить до самой смерти.

Мы с женой встречались уже довольно долго, и я считал, что нам стоит расписаться. Кроме того, что гораздо важнее, я любил жену и хотел на ней жениться. Считал, что и жена думает точно так же. Но жена сказала нечто совершенно неожиданное.

- Выходить за тебя я не буду.

- Что? Не за меня, тогда за кого же?

- Я семью иметь не хочу. Замуж выходить, естественно, тоже. Но как-то раз вдруг подумала: а что если мне захочется не выйти замуж, а просто за кого-то выскочить?.. Ведь так браки не заключаются, правда? И тем не менее, если я за кого и пойду, то явно вот таким образом. Потому и предупреждаю заранее того, вероятность выйти замуж за которого для меня как раз наиболее высока.

- Ну и умище у тебя! Это же надо так хитро выразить, что пойдешь за меня. Понимаю, отлично тебя понимаю.

Сперва я не придал словам жены большого значения. Скорее даже гордость брала оттого, что жена считает меня первым кандидатом на место ее мужа. И после свадьбы я ни разу не задумался о том, что где-то ошибся. Слишком умиротворенной выглядела жена, чтобы казалось, будто замуж она вышла против собственной воли.

Будни были серыми и скучными, но в равной мере сопровождались безмятежным покоем, так что жизнью я был в общем-то доволен. В каком-то смысле то состояние, когда ураган страстей уже пропал, составляло и определенное удобство. Я был убежден, что в жизни надо уметь испытывать радость в любой ситуации.

Взрыв произошел в совершенно неожиданном месте.

Недолгая радость первой беременности, а, родив ребенка, жена впала в депрессию. Она не изливала своего недовольства вслух, но лицо ее было полно не недовольства, а чуть ли не проклятия. Страх стать отцом живого существа был не менее велик во мне, чем у жены. Я старался думать, что жена просто боится, как я сам, но перед выражением ее лица мои старания могли лишь лопаться мыльными пузырями. Беспокойство преследовало меня день за днем. Я звонил ей с работы при каждом удобном случае. Жена очень сердилась, говорила, что я ей, родившей от меня ребенка, не доверяю, но я не мог иначе - только так мне становилось легче. А в один прекрасный день жена в состоянии послеродового психического расстройства попыталась покончить с собой и убила ребенка. А впоследствии даже сделала втайне от меня аборт. И еще все твердила про собственную мать, что и та, родив ее, хотела, наверное, ее убить. Не люби я жену, я, наверное, жестоко расправился бы с ней. Таких пределов достигал мой гнев, вызываемый ее словами и поступками. Однако, поскольку гнев мой был направлен на любимого человека, то никаких разрушений за собой повлечь изначально не мог - только грусть.

Родные в один голос убеждали меня немедленно развестись, но этого я сделать не мог никак. Все-таки мы с женой любили друг друга и потому жили вместе, так что в том, что она дошла до такого состояния, велика должна быть, как мне казалось, и моя вина. Я был твердо убежден, что мой путь любви правильный, и что жена несомненно поправится. Но чем больше я уверивался в этом, тем мне не становилось спокойней, а скорее росла какая-то злость. Меня частенько одолевали сомнения: если уж любить, то хотя бы так, как я, но кого же вообще любит моя жена, если не меня, не ребенка и даже не себя?

После того, как жена выписалась из больницы и вернулась домой, я вновь стал постоянно ей звонить по телефону. Жена не сердилась, как раньше. Мне стало чуть поспокойнее. Выглядела она здоровой, а поскольку было видно, что ей хочется побыть одной, я потихоньку сократил частоту звонков. Последнее время я не звоню кроме как по более-менее важным причинам. Однако и это, похоже, было моей ошибкой. Через какое-то время после того, как я стал звонить реже, жена начала порой говорить странные вещи.

«Уже и звонить мне наскучило?»

«Что-то от тебя другой женщиной пахнет.»

«Не хочешь меня? Боишься, опять ребенка убью и съем?»

«Хочешь, наверное, чтобы я тебе изменила? Тогда и развестись сразу можно будет.»

Говоря это, жена не менялась в лице и голоса не повышала, так что, если особо не прислушиваться, звучало как вполне обычный разговор. Но смысл ее слов был сплошь одна несуразица. Видно было, что говорить со мной откровенно жена избегает, а когда она порой и обращалась ко мне, то был скорее монолог, чем беседа. Постоянно случалось, что жена, поглощенная просмотром видео или телепередачи, даже не оборачивалась в мою сторону, когда я возвращался с работы. По дому вечно валялись какие-то вырезки со статьями или рекламами из газет и журналов. Не похоже было, чтобы жена делала это нарочно. На мой взгляд почти все поступки жены не имели никакого смысла. Жена же делала все это весьма увлеченно. Даже ругала саму себя, прочитав ту или иную статью, что сделала что-то не так. Мне было страшно, как бы жена, чересчур увлекшись никак не связанными с ней вещами, совершенно не потеряла рассудка. Похоже было к тому же, что жена даже то время, что я был с ней, помнит не так, как я.

С какого же момента по какой жена перекроила свою жизнь заново?

Такое ощущение, словно жена живет не со мной, а с кем-то другим. Подумалось вдруг: а что, если жизнь, прожитая моей женой, которую я знаю, вовсе не ее? Незнакомой кажется жена, сам кажусь каким-то чужим себе... Потихоньку начинаю уставать. В последнее время, думая о жене, я мучаюсь от осознания собственного бессилия. Как мне поступить, что будет наибольшим благом для жены?

Откровенно говоря, мне обидно. И не просто обидно, а жутко обидно.

Неужели это - цена за ту любовь, что я избрал?