Ким Хёнён

Холодильник

Как ни крути, а похоже, что я хуже той же Катрин.

Вот и сегодня утром за столом Она выковыривала середину из французской булки. Движения Ее руки, выщипывающей хлебную мякоть, были легкими, словно рука эта бросала кости, каждый раз выбрасывая только самые счастливые числа. Острый конец булки, длина которой на вид составляла сантиметров пятьдесят, был отрезан, и ее мякоть сыпалась в глубокую миску, а между булкой и миской совершали полет Ее острые ногти, покрытые маникюром винного цвета. Я был недоволен тем, что отделяющиеся от булки куски хлеба помещаются точно в миску, так что ни крошки не просыпается мимо. Это была враждебность по отношению к кусочкам хлеба, погружавшимся на самолет Ее, не чьих-то, а Ее ногтей и отправлявшимся в свой первый в жизни полет. Вскоре куски хлеба, уже благополучно приземлившиеся в миску, будут смочены молоком, подобным нежному воспоминанию, вновь и вновь прокручивая в памяти тот грандиозный полет. Миска с приготовленной таким образом булкой, пропитаной молоком, всегда доставалась Катрин. Катрин - это чихуахуа. Чихуахуа - это одна из пород домашних собак, и слово "домашняя собака" означает именно собаку для содержания в домашних условиях. Да и нечего тут особо распространяться, так как все, что я хочу сказать, это что Катрин - это собака. А я - хуже этой Катрин. То есть, я хуже собаки.

Каждый раз, глядя на круглые глаза этого гада, вернее, гадины и ее тощее тельце с проступающими, точно гитарные струны, ребрышками, Она говорила, что вид у той, словно смотришь на миленького олененка, и на глазах Ее немедленно проступало по слезинке. Лично мне миловидность этого гада, вернее, гадины казалась ничем иным как коварством и лицемерием, но глядя сквозь Ее похожие на жемчужины слезинки, точно через очки, можно было принять лицемерие за миловидность именно по той причине, что оно было лицемерием. Ну почему у души нет ребер? Струны, понимаете ли, гитарные. Вот если бы Она могла увидеть мою душу, на которой ребра проступают наружу, тоньше паутины, то с радостью приготовила бы тарелку с завтраком для меня. Но я был слишком силен для того, чтобы у Нее появилась ко мне жалость. Сколько бы ни выбрасывали Ее руки самые счастливые числа на костях, ко мне это не относится. Мне Она может выдать один лишь проигрыш. Она - прекрасная женщина, любящая все слабое. Быть сильным перед Ней поистине хуже, чем быть собакой. Приготовив еду для Катрин, Она стала по очереди то отщипывать кусочки хлебной корки, то отпивать по глотку "cafe au lait". Она выглядит недоверчивой, но благородной и милосердной, точно стеклянная королева.

- Когда булку только что испекли, чем у нее мякоть свежее и нежнее, тем и корочка вкуснее.

Она всегда так говорила, отщипывая кусочки от корочки. Завтрак Ее составляли свежеиспеченная французская булка, которую покупала приходившая к нам по утрам домработница, и чашка "cafe au lait". Пятидесятисантиметровая булка была слишком длинной для Нее с Ее маленьким ртом. Были булки и поменьше и более округлой формы, но Она верно замечала, что чем булка длиннее, тем она привлекательнее. Привлекательной длины булку, однако, постигала счастливая судьба попасть к Ней в рот лишь примерно одной своей третью. И то только корочкой. К тому же Она имела дело только с булками, выпекаемыми сегодня, так что к вечеру булка, разодранная на мякоть - отдельно, корочку - отдельно, черствела себе, точно брошенный труп.

- И как она этот хлеб ест, не понимаю. Был бы еще с фасолью сладкой или с джемом, или маслом бы намазывала. И что за манера еще, одну корку есть? Деньги раз есть, надо, чтобы все видели, что ли?

Так ворчала домработница, выбрасывая зачерствевшие куски булки в урну. Глядя на нее, мне от души хотелось набить все французские батоны на свете сладкой фасолью. Если бы французские батоны были со сладкой фасолью, она бы наверняка съедала их сама вместо того, чтобы выбрасывать в урну. От одной мысли о батоне с начинкой из сладкой фасоли разбирал смех. Но когда я думал о том, как бы она его ела, мне становилось скорее грустно, чем смешно. Ради нее же самой мне ничего не оставалось, как тут же выворачивать наизнанку мысль о том, чтобы сделать для нее фасолевую начинку в булке.

Иногда я тайком уносил остатки батона к себе в комнату до того, как домработница выбрасывала их в урну. Я чувствовал себя странно, глядя в зеркало, наковыряв мякоти булки и приложив ее к промежности. Булка привлекательна свое длиной. Так шептали мне следы Ее ногтей, отпечатавшиеся на булке. Я думал, скорее бы, скорее бы он у меня вырос размером с булку.

Сев напротив меня, отделившись от меня кухонным столом, похожим на стадион, огромным настолько, что невозможно приблизиться к ней, хоть несись по нему, как угорелый, Она завтракает, читая утреннюю газету. Иногда поглаживая Катрин по голове. Катрин облизывает смоченные в молоке куски мякоти французской булки, забравшись на стол. Вот если я вот так на столе буду сидеть, Она погладит меня по голове? На столе, на который могут взбираться лишь собаки вроде Катрин, на этом собачьем стадионе. Одним словом, настроение у меня, завтракавшего за этим столом, было собачье. Я склонил свое тело, глубоко утопающее в спинке стула, чуть вперед. Даже если сидеть выпрямившись, спинка стула была выше головы сантиметров на двадцать. Сидя на таких стульях, не есть надо. Скорее уж спать.

Я усилием воли перевел взгляд под стол, где виднелись на постеленном под ним толстом ковре Ее белые ступни. Ее босая ступня, когда-то успевшая выбраться из шлепанца, была такой чистой, что хотелось ее облизать. Затем - соединяющая эту ступню с ногой щиколотка, которую без труда можно обхватить двумя пальцами, долговязая голень, а если забраться еще повыше... Ее видно всю, даже не глядя. Ее, белую, как фаянс, прозрачную, гладкую, холодную.

Она никогда не садилась за стол полностью одетой. Как была, в ночном халате, кое-как собрав нерасчесанные волосы и даже неумытая, Она блистала, точно драгоценность из дворца какого-нибудь европейского короля. Казалось, что можно испортить глаза, глядя на нее в упор. Почувствовав резь в глазах, я поспешно воткнул в уши наушники.

"... Убийца встал до рассвета и надел свои ботинки. Выглянув из старинной картинной галереи, он спустился вниз и стал у двери. Он заглянул внутрь... Отец, я хочу тебя убить. Мать, я хочу любить тебя всю ночь до утра. Это сделает тебя свободной до холода в груди. Но ты ни за что не послушаешься меня."

Джим Моррисон завывал, точно зверь.

С наушниками в ушах я мог не слышать того, чего не хотел слушать. Не нужны были никакие слова и никакие мысли. Певцы думали вместо меня и всегда говорили то, что я хотел сказать, раньше меня. К тому же в мыслях моих чего-то созидательного не было как такового. Певцы пели, мои уши воспринимали их пение, а в какой-то момент их песни стали восприниматься, словно мои же мысли. Мыслей у меня не было, так что мои уши пока еще принимали любое пение за чистую воду. Поэтому я не чувствовал особого протеста, даже когда приходилось втыкать наушники в уши, ощутив резь в глазах.

За утренним столом мы всегда были вдвоем, лишь я и Она. Отец, занимающийся торговлей функциональными напитками, всегда уходил, позавтракав раньше нас. Железосодержащие напитки, напитки с клетчаткой, кальциесодержащие напитки, тонизирующие напитки, напитки против старения, напитки для досуга, напитки для поддержания силы зрения, напитки против похмелья... Послушать одни названия, так можно было подумать, что стоит только достаточно долго потреблять все подряд напитки, какие производит отец, и можно откинуть все тревоги относительно собственного здоровья. Но я-то знал, что и состав, и вкус напитков отца был точно таким же, как у уже продававшихся ранее прохладительных и жаждоутоляющих снадобий. Если и были у этих напитков какие-то обновления, так это лишь новые названия и новая упаковка. Впервые отец начал с тонизирующих напитков. Те против ожиданий стали хитом, и отец после этого начал штамповать такие же напитки, какие уже выпускались до этого. Я не считаю, что отец добился успеха как предприниматель благодаря своим способностям. Просто удачно списал все у отличника, с которым ему посчастливилось сидеть рядом. Но отец и плагиат считал отличным способом предпринимательства. Бизнес на пару с плагиатом с каждым днем шагали в гору, подливая масла в огонь отцовского самодовольства. Воспоминания о том периоде, когда отца можно было увидеть хотя бы раз в день, казались далекими, как времена палеозоя. Будь то плагиат или не плагиат, иногда я испытывал жалость по отношению к отцу. Какой же он, мой отец, глава семьи, если должен без остатка утопать в каких-то функциональных напитках, целиком оставляя эту прекрасную Ее мне, сидящему утром за кухонным столом?

То, что Она обладает прекрасной внешностью, это факт, но нельзя сказать, что и то, как Она относится ко мне, тоже прекрасно. Ведь и сейчас вот Она лишь гладит свою Катрин по голове, а такого, как я, даже не замечает. Хотя может еще хорошо, что Она по крайней мере не ворчит. Еще недавно Она каждое утро ворчала на меня, так как Ей не пришлись по душе мои кулинарные привязанности.

- Тебе обязательно есть это жаркое из сайры? Если так рыбу любишь, съел бы котлету из кеты, насколько вкуснее! Попроси домохозяйку, она же зажарит моментально, почему обязательно надо, чтобы с утра запах был на всю квартиру?

И после этого Ее рот не закрывался, о чем-то бубня, но я дальше этого самого места слушать уже не смог. Уши мои были заткнуты наушниками, и панк-рок "Sex Pistols" строил баррикаду между Ее ворчанием и моими ушами.

Моим завтраком было зажаренное собственноручно мной то самое жаркое из соленой сайры, так раздражающее Ее. Вот и сегодня я ем жаркое из сайры, запивая кусочки рыбы глотками простой воды, а Она ест корочку французской булки с "cafе au lait", и сидим мы друг против друга, просто смех один. Но Она уже больше не ворчит. Когда Она не ворчит, Ее ротик не такой красивый, как когда бормочет что-то вслух, но ужасно сексуальный.

Закончив, по-видимому, трапезу, Она снова сунула ноги в тапки и поднялась со стула. Катрин понеслась вслед за Ней. Катрин лизнула Ее белую пятку, и Она легко подняла ее на руки. Счастливая все-таки судьба у Катрин. У Катрин, которая всем телом может зарыться на Ее белой груди.

Я смотрел Ей в спину, как дурак, а убедившись, что Она зашла в свою комнату, немедленно выбросил наполовину недоеденное жаркое из сайры в урну. Честно говоря, жаркое из сайры я не только не люблю, но оно мне уже и порядком надоело. Но я слишком хорошо знал, что завтра утром опять приготовлю себе жаркое из сайры и буду демонстративно поедать его перед Ней. Охваченный неприязнью то ли к Ней, то ли к самому себе, я вытащил из морозильника мороженое "Baskin Robins" и стал есть его ложкой прямо из коробки. Шоколадный мусс, мятные хлопья, миндальная карамель... Наложенное без разбору мороженое как попало смешивалось у меня во рту, так что вкус понять было невозможно. Сегодня был день рожденья Соён, которая любила мороженое "Baskin Robins". Надо бы избавиться от запаха сайры, прежде чем встречаться с ней. Я еще усерднее налег на мороженое. Домработница испуганно посмотрела на меня за этим занятием. Бедная домработница. домработнице ведь тоже хочется есть франузскую булку так, как ест ее Она. Как Она, которая ест пончики из "Dunkin Donuts", макая их в молоко, как Она, которая ест купленное в Бельгии печенье с черным кофе, все как Она... Надо бы накупить для домработницы на обратном пути плюшек со сладкой фасолью, "рябых" булочек и вообще всех этих штучек с деревенскими названиями после того, как я встречусь с Соён. Так я подумал, глядя на наш холодильник, стоящий в углу кухни, занимающий, правда, слишком много места, чтобы звать это углом.

Холодильник был сверхкрупногабаритный, семисотлитровый. Пятисотлитровый тоже был достаточно велик, но Она настояла на семисотлитровом. Сказала, что хочет класть в холодильник красивую еду и продукты, чтобы на них приятно было смотреть, как на ухоженный сад. Порыв был не менее прекрасный, чем Ее внешность. Но для меня холодильник был черезчур велик. После того, как я посмотрел "Jurassic Park", каждый раз при взгляде на холодильник мне вспоминался огромный динозавр. Холодильник размером с динозавра всегда был полон уды, точно живот сытого ящера. Мясо, нарезанное для отбивных, рыба, торт со сливочным кремом, вино, киви, помидоры, дыни, ветчина, сыр, бекон, масло, редиска, петрушка, майонез, пудинг, соус "Тартар", салат-латук, лимоны, молоко... Но домработница несмотря на это непременно приносила обеды с собой. Она говорила, что это оттого, что у нас нет ни кимчи, ни риса мы не варим, но я думал, что она, наверное, боится продуктов, лежащих в нашем холодильнике. Конечно, домработница говорила она правду - ни кимчи у нас не было, ни риса мы не варили. Отец в основном питался на стороне, Она съедала лишь немного хлеба и фруктов, точно канарейка, и Катрин, вся в Нее, тоже ела по чуть-чуть, полная достоинства. Я? Я был хуже собаки и потому в этом доме был не человеком, а не более чем старой мебелью, которую надо было бы отправить на свалку. Если бы для меня здесь готовили так, как мне того хотелось, я бы, возможно, помер от голода, как моя мама. Чтобы выжить и не умереть от голода, я никакого риса не ел. Я мог понять домработницу, говорящую, что она носит еду с собой, потому что у нас нет ни риса, ни кимчи. Ведь то, что каждый вечер я покупал сайру и ел ее по утрам, тоже в общем-то было по той же причине. Хоть я и не боялся, как домработница, но при взгляде на продукты в холодильнике меня всего выворачивало. Как Ей и хотелось, холодильник был великолепен, словно хорошо ухоженный сад, но мной продукты в холодильнике воспринимались лишь как отрыжка какого-то ящера.

И отец работает так, что у него нет времени увидеться с этой прекрасной женщиной, чтобы не уморить этого ящера голодом! Когда я думал об этом, мой несчастный отец казался мне еще несчастнее. Если разобраться, выходило, что и труд домработницы тоже состоит ни в чем ином, как в том, чтобы до отказа набивать живот ящера, не давая ему опустеть ни на один глоток, и вовремя помогать ему испражняться от продуктов с истекшим сроком реализации, чтобы у него не случалось запоров. Для нее домработница, может, и была садовником или дизайнером помещения, а с моей точки зрения она была никем иным как ассенизатором. Домработница-ассенизатор, как же ты порой, наверное, выматываешься, убирая нечистоты. Я от души сочувствовал домработнице.

- Есть-то и нечего совсем. Набьют до отказа, и все чтобы потом выбросить.

Так иногда недовольно ворчала домработница, не способная понять того факта, что продукты в холодильнике существуют не обязательно для того, чтобы их ели, а еще и для украшения. Продукты в холодильнике были самые разнообразные, но того, что я искал, там никогда не было, чем и была недовольна домработница. В холодильник помещались бесполезные продукты, и выбрасывались они тоже совершенно бесполезно. Было как-то время, когда холодильник был наполнен лишь тем, что было нужно мне. Но тогда я не осознавал того, что нуждаюсь в этом. Поэтому все это опять-таки выбрасывалось без пользы. То, что я упорно ел по утрам сайру, было не из-за того, что сайра был тем, что я искал. То, чего я хотел, было чем-то похожим на жаркое из сайры. Но в холодильнике, где не было даже сайры, не могло быть того, что я искал. Каждое утро я с безнадежностью в сердце ковырялся в жарком из сайры перед Ней, отщипывающей по кусочку от хлебной корки.

Когда, полностью опустошив коробку мороженого, я вышел в гостиную, Она уже успела облачиться в рубаху и джинсы и поднималась с развевающимся зеленым платком на голове в свое ателье на втором этаже. Облик ее, одетой таким образом, словно бы принадлежал шаловливой девчонке помладше Соён.

- Это кто такая? Та, в бейсбольной кепке, с которой вы вместе здоровенный холст несли?

Она была художником. Как-то раз мы с Ней ходили вместе покупать холст, и Соён увидела нас вместе и устроила мне сцену ревности. Не только Соён, но и любой другой принял бы Ее за симпатичную девчонку, увидев Ее в джинсах фирмы Nix и бейсбольной кепке. В тот день я ходил с ней вместе, чувствуя себя Ее ухажером. Мы вместе что-то покупали, вместе ели. Да-да! Мы с Ней ели вместе. Был это всего лишь ким-паб (рисовый рулет - вареный рис с овощами, завернутый в сушеную морскую капусту), но я был малость шокирован тем, что Она, оказывается, тоже ест рис. Я и не представлял себе, что Она может есть пищу, которую ела моя мама.

- Еда, которая хорошо получается на фотографии, всегда невкусная.

Так в заключение сказала мама, рассказав мне, умоляющему купить роскошно выглядевший ким-паб, каким вкусным был ким-паб, отведанный ею в детстве, с начинкой из одной лишь желтой сладкой маринованной редьки. Я согласился со словами матери. Все-таки весь вкус ким-паба на самом деле в редьке.

- Но говорят ведь, что красивый тток (лепешка из клейкого риса) слаще!

- Так его разве ртом едят? Его глазами едят.

Я и соглашался со словами матери, и в то же время уже привык есть глазами. Привыкшие есть глазами, мы с ней заказали ким-паб с сыром и nude ким-паб (завернутый морской капустой внутрь, а рисом наружу). Выбор наш оказался как нельзя удачнее. Ким-паб, выложенный на блюдо, был красив, как букет цветов. Сладкая, без желтизны, маринованная редька терялась за сыром, яйцами, огурцами, крабовыми палочками, ветчиной, корнями лопуха и морковью, и ее толком было даже не разглядеть. Свою желтизну редька теперь отдавала самому рису в целом, и ей не было нужды быть сердцем ким-паба. Более важное место среди продуктов занимали крабовые палочки, лишь называющиеся крабовыми, которые хоть и изготавливались из мяса минтая, но имели великолепную раскраску, как у пятнистого краба. Тем более в лавке, где названия ким-пабов были расписаны, точно программа каких-то аттракционов: ким-паб с сыром, ким-паб с тунцом, ким-паб "Фантазия", ким-паб с говядиной, nude ким-паб, ким-паб с каракатицей...

Я немного удивился тому, что Она может еще и есть ким-паб, но Она от этого не казалась такой провинциальной, как моя мама. Она скорее казалась еще симпатичнее, поедая ким-паб с сыром, похожий на желтый нарцисс. Потому что для Нее это было всего лишь аттракционом.

- Так кто это? Ну отвечай же!

Ревность Соён выходила за рамки простой ревности, и мне ничего не оставалось, как развеять это недоразумение. Ведь как бы ни чувствовал я себя Ее ухажером, гуляя с ней тогда, Она-то моей подругой не была.

- Мама моя.

Ответив так, я вдруг разозлился. Я ведь ни разу не называл Ее мамой, но, не имея другого выхода, использовал это слово, чтобы рассеять сомнения Соён. Она была моей мамой. Так было записано и в семейном регистре.

- Да ты что, честно? Честно, что ли? Вот везет, такая у тебя мама стильная! А я-то думаю, в кого ты такой чистенький-аккуратненький, а это все мама твоя!

Соён радостно щебетала, точно как если бы встретила после долгой разлуки собственную маму. Это правда, что я аккуратный, но Ее заслуги в этом нет. Таким меня воспитала моя настоящая мама.

Мама скончалась от заворота кишок четыре года назад, когда я перешел в старшую школу. Мамин труп с выглядывашим между посиневших губ вареным бататом выглядел настолько комично, что невозможно было на него даже смотреть. Тогда я впервые понял, как это чудовищно, когда комедия встречается со смертью. Она умерла, всем своим видом выражая слово "заворот кишок", но я считал, что мама умерла от голода. До сих пор мне отчетливо вспоминается облик мамы, каждый день постоянно жующей что-то без передышки, но мне казалось, что мама умерла от голода, потому что ей нечего было есть. Зажарили бы тогда да съели с ней вместе хоть одну сайру, не умерла бы мама от голода! Даже такие нелепые раскаяния приходили ко мне в голову.

- Ты сегодня на курсы не идешь? - спросила Она, спускаясь со второго этажа с кистью в руке. Видно, собиралась выпить томатного соку. Она всегда выжимала и пила сок из свежих фруктов или овощей, прежде чем начать работу.

- Сегодня воскресенье, - как можно безразличнее ответил я, выдыхая табачный дым, стараясь не распространять свое обаяние. То, что я испытываю интерес к ней, это не страшно, а вот если Она в меня влюбится, будут проблемы. Я-то молодой, у меня впереди женщин будет еще много, а где отцу в его возрасте взять такую, как Она? Позиция отца мне была понятна не с точки зрения морали богачей, а в более широких рамках того, что именуется гуманизмом.

Рисовала она весьма усердно, но особо известным художником не была. Большую часть ее картин, выставленных в галерее, покупал и раздаривал близким отец. И все же, когда я смотрел на нее, мне начинало казаться, что смотрю я на какого-нибудь знаменитого художника из Франции. Baguette, cafе au lait, коньяк, ателье, Катрин... Губы ее, когда она произносила эти слова, складывались так, словно она и правда была француженкой. И образ художника она создает, как никто другой, стоит ей просто взять в руки кисть.

- Чем сидеть курить, сходил бы тогда в библиотеку хотя бы. Если не собираешься тут до смерти торчать.

Кто там говорил опасаться розовых шипов? Ах эта холодная Она! Точно преступника изгоняет меня, которому и сегодня неизменно удача улыбается на каждом шагу. Я затушил сигарету, сделался хорошим мальчиком и оторвал свой зад от дивана гостиной. Все равно мне надо было поторапливаться, чтобы не опоздать на встречу с Соён.

Видневшееся за окном "Макдональдса" небо тяжело провисало, неприглядное, словно некрасивая баба на сносях, точно сезон дождей готовился вот-вот начаться.

"Чего бы съесть на штуку? Гамбургер с говядиной в "Мадональдсе" - девятьсот..."

Естестенным образом всплывала в памяти, пока сидел "Макдональдсе", телевизонная реклама "Макдональдса". Кальби (блюда из мяса со свиных или говяжих ребер) и соллонтан (говяжий бульон) из рекламы были мерзкими, точно выброшенные объедки. После этих отбросов ценой в тысячу вон гамбургер в "Макдональдсе" выглядел вполне привлекательно. Тем более, что сто вон еще остается. Что бы сказала мама, если бы смотрела сейчас эту рекламу? Передумала бы и съела гамбургер, как я? Тогда бы она не оставила мне в качестве последнего воспоминания о себе такое мерзкое воспоминание, вроде этого неба сейчас за окном. Некрасивая баба на сносях по крайней мере родит ребенка. Мамино брюхо было полным-полно, хоть она и не носила ребенка. Мама, набившая живот всякой дрянью, а в итоге все равно померевшая с голоду, сколько ни ела. Устремив взгляд в пасмурное небо, я опять надел наушники.

"...Я опять шагаю по пустыне. Мне жарко, но я не падаю..."

Мама долгое время проработала на прядильной фабрике, из-за чего имела слабый слух. Поэтому голос у нее был громкий. Отец подшучивал над мамой, что громко говорят только неучи. Работать на прядильной фабрике мама начала, чтобы поддержать отца. Отец хотел стать "звездой юридических кругов", но так и не смог пройти экзаменов на чиновничий разряд, только загубив мамин слух. Тогда отец возмечтал стать предпринимателем. Обзаведясь взамен испорченного слуха громким голосом, мама стала торговать на рынке, разложив товар на земле. Фрукты, овощи, рыба - мама торговала всем подряд. Отец тоже брался за все виды бизнеса подряд, но все его начинания одно за другим заканчивались крахом. Я же тем не менее ходил чистюлей, и не скажешь, что ребенок из семьи банкрота. "У тебя мама с папой есть. Нечего нос вешать, надо жить!" Мама прилежно умывала и одевала меня, боясь, как бы я не комплексовал перед другими детьми. Отец также одевался в самые стильные вещи, точно киноактер, следуя маминому убеждению, что предприниматель должен выглядеть опрятно. Отец и я потихоньку приучились к аккуратности. Мама же, однако, становилась все неряшливее. Ее убеждением было также и то, что женщина, торгующая на рынке, должна выглядеть, как рыночная торговка. Всегда перевоплощавшаяся соответственно ситуации, мама в итоге потерпела неудачу при перевоплощении в респектабельную даму. Наверное уже наш обеденный стол был предвестником этого, подобный тому же облику мамы, одетой в мом-ппе (длинная юбка с одним швом, натягивающаяся до подмышек) и опоясанной сумой. Так я и рос, одеваясь, как принц, и питаясь, как нищий. А потом пришел шанс. Тонизирующие напитки отца стали хитом. Больше маме не нужно было торговать на рынке. Мама начала прилежно готовить, точно задалась целью накормить нас всем тем, чем не смогла до этого. Но никто не ел то, что она готовила. Отец постоянно возвращался домой, наевшись где-то на стороне каких-нибудь экзотических лакомств, а я только и успевал ходить с друзьями по заведениям типа "Hardee's", "Wendy's", "KFC", "Coco's". Еда, которую готовила дома для мама, нас с отцом не привлекала. Не потому, что была она какой-то невкусной, или потому что я пристрастился к европейской кухне. Я ведь с удовольствием ел вне дома такие блюда, как пибим-паб (рисовая каша с овощами и специями) или тток-манду-кук (суп с лепешками из клейкого риса и китайскими пельменями). Причина была лишь в том, что она нас не привлекала. Только и всего. Глядя на неряшливо выглядящую пищу казалось, что опускаешься в жизни на ступеньку вниз. Когда на выпускной в средней школе мы пошли обедать в китайский ресторан, и на столе стали появляться одно за другим по полной программе китайские блюда, которые мама и по названиям-то вряд ли знала, она выглядела подавленной. "А я думала, раз ресторан китайский... А он чачжангмён (лапша с соевым подливом) же любит..." Мама лишь произнесла лишь две эти фразы, и те незаконченные, и глядела на нас с отцом грустным взглядом, ничего толком даже не поев. Не знаю как отец, а я этот взгляд видел очень ясно. Меня раздражало, что она смотрит таким взглядом на то, что можно просто спокойно есть, и я ел себе, делая вид, что не замечаю этого. С того дня мама переключилась на красиво оформленные блюда, справляясь по кулинарным книгам, точно до нее дошло наконец, чего нам, богачам, надо. Даже если это был просто тунец, это было уже не то, что раньше. Она выкладывала жареного тунца, сделав на нем крестообразные надрезы, на блюдо с настроганной тонкой соломкой редькой и украшала его петрушкой. Как бы одинаково ни готовила она еду с тем, что было в поварских книгах, у мамы это выходило также несуразно, как если бы кто-то оделся в одежду, которая на нем не сидит. Так у нас стала скапливаться еда, которую никто не ел.

"...У меня есть все, что мне нужно. Я не хочу того, чего у меня нет. Я научилась этому у матери..."

- Человек пришел, а ты так и будешь музыку слушать?

Сексуальный голосок Seniad O'Сonner внезапно оборвался, я повернул голову, и там стояла Соён, крутя моими наушниками. Соён была настолько же сексапильна и мила в своей черной маечке и джинсовых шортиках, как и Она. Похоже было, что я пошел в отца, раз мне нравятся только аккуратные, сексапильные, красивые и миловидные женщины.

- Быстро, пошли! Я себе мини-юбку в INVU присмотрела. Пусть это твой подарок мне будет на день рожденья.

- Я тебя тут жду уже давно. Давай хоть по гамбургеру съедим да пойдем. Ты не голодная, что ли?

- Какой гамбургер? Мы что, дети, что ли? Мне двадцать лет уже! Давай, пошли, купим мне юбку, потом шикарно поужинаем, выпьем... А потом танцевать пойдем! Ну, быстро!

Мне показалось, что мои руки и ноги вот-вот расплавятся от слащавого щебетания Соён, и я сделал вид, что сдался, и вышел из "Макдональдса".

Небо все так же тяжело провисало. То ли дождь сейчас из него хлынет, то ли рожать оно вот-вот собралось, глаза б мои на него не глядели. Ох и не нравилась мне сегодняшняя погода. А Соён, похоже, было весело, и на погоду ей было наплевать. Сказав, что присмотрела себе миниюбку в INVU, она тем не менее суетилась, примеряя по пути туда то одну, то другую вещь, говоря, что ей все нравится. Суетливость ее раздражала, как шоколадное драже. Сдерживаясь от желания с хрустом раскусить это драже, я обливался потом еще раньше, чем само небо, затянутое тучами, насколько хватало глаз. Я потел, как сам дождь или как роженица во время родов.

Соён так хотелось прыгать и скакать, что она просто не могла устоять на месте. На улице ходят похожие друг на друга девчонки с нимфоподобными лицами и обольстительными фигурками, и на всем, что во что они одеваются, что едят и что пьют, одни и те же фиременные знаки. Что правда, то правда, Соён похожа на них, не может не быть похожей. Если она не будет походить на них, ей, пожалуй, будет одиноко. Но если сказать, что она такая же, как они, самолюбие Соён будет уязвлено. И сама Соён об этом знает. Потому она и скачет, и прыгает. Как одинаковые по форме шоколадные драже окрашивают в разные цвета, в ясный день она красная, в пасмурный - черная, темной ночью - светящаяся. А сегодня какой день? Сегодня ведь как раз день рожденья Соён! Чтобы окрасить похожие друг на друга дни каждый в свой цвет, люди планируют какие-то праздники. Cristmas, Valentine's day, White day, Black day, Yellow day... Планы приходится строить на множество дней, но ни в одном празднике нельзя быть настолько уверенным, как в дне рожденья. Ведь нет такого человека, кто не обзавелся бы, появившись на свет, днем рожденья. Даже если мы точно так же делаем покупки, точно так же едим и точно так же пьем, если это назвать праздником, все становится особенным. Без сомнений, сегодня Соён должна стать главным действующим лицом на этой улице. Я поклялся самому себе приложить все старания, чтобы Соён могла скакать, как ей только вздумается.

Стойная фигурка Соён прекрасно переваривала все, что бы на него ни надели. С какой стороны ни глянь, она походила на Нее. На Нее, красивую, будучи и не умытой, и не причесанной. На Нее, в роскошной одежде выглядящую еще роскошнее. На Нее, так сильно отличающуюся от мамы, от которой за версту разило мом-ппе, в котором та торговала на рынке, во что бы она ни переоделась.

После того, как закончилась выпускная церемония средней школы, мама стала в одиночку съедать всю еду, которую никто не ел. Она не съедала оставшуюся несъеденной пищу, а начала готовить ее для самой себя, или нет, для того, чтобы убить саму себя. Вареная картошка, вареная кукуруза, вареные яйца, пиндэ-тток (блины из фасолевой муки), паровые хлебцы, каракатица в кляре, рагу из овощей, желе из гречневой муки... Мама без конца готовила все, что приходило ей в голову, и без конца все это ела. Вот если бы мама приготовила что-нибудь, что было бы мне по вкусу, скажем, пиццу или лимонад, стал бы я это есть или пить? Откровенно говоря, не знаю. Хоть и знаю точно, что в то время мне больше нравилось питаться вместе с друзьями где-нибудь на стороне. Поначалу такое мамино поведение вызывало у меня неприязнь. А когда я кое-как сумел, казалось, его понять, мамы на этом свете уже не было. Мама не только готовила что-нибудь перекусить между делом, но и непременно каждый день съедала и завтрак, и обед, и ужин. Кимчи (острый соленый овощной салат) из китайской капусты, маринованная редька, кимчи из редьки, нарезанной кубиками, кимчи из лука, кимчи из мелкой цельной редьки с листьями... Запасшись всеми видами кимчи, она каждый раз во время еды заставляла ими весь стол и опустошала по несколько чашек вареного риса. За каких-то две недели мама поправилась на девять килограммов. Особенно она раздалась вширь в нижней части живота от поясницы, точно неваляшка, и ни в какую одежду в доме она не влазила. Чтобы участвовать в церемонии зачисления меня в старшую школу, ей пришлось купить новую одежду. Мама надела мом-ппе, которое одно на нее и налазило, и пошла покупать себе одежду. Увидев мамин наряд и габариты, продавцы в лавках весьма резонно говорили : "Даже не знаю, подойдет ли вам у нас что-нибудь. Вот это - madam size, но вам вряд ли подойдет" или "Не продается, выйдите сейчас же!" Впрочем, нет. Я этого не знаю, так как с мамой не пошел. Но мне казалось, что я явственно вижу, как она покупает одежду.

- Ну как?

Юбка, которую присмотрела для себя Соён, была из спана, и потому облегала ее попку так, что почти полностью выдавала очертания ее ягодиц.

- Сексуально.

Губы Соён расплылись в эротичной улыбке, точно мой ответ ее удовлетворил. Все-таки хорошо быть откровенным. В ответ на ее улыбку я пошел в "Calvine Klein" и купил ей еще и бейсбольную кепку. Надевая на нее кепку, я сказал, что на ней она смотрится еще симпатичнее, чем на моей маме, за что Соён даже поцеловала меня в щеку. Погода была отвратительнейшая, но благодаря Соён настроение в какой-то степени поднялось.

Когда мы с Соён пошли ужинать в "T.G.I. Friday's", было четыре часа. Время для ужина было раннее, но людей было так много, что мы прождали почти час, пока смогли зайти. Мне было ужасно неприятно заставлять Соён ждать. А потом случилась еще более неприятная вещь. Заказав "London Broil" , "Fajitas", куриный салат и прочее, я хотел позвать официантов, чтобы они спели для Соён песню, выстрелили шампанским, сделали фотоснимки, но они уже пели у другого столика. Они должны были обойти еще три столика, прежде чем добраться до нас. Я еще раз повторяю, сегодня день рождения Соён! Я не мог позволить им поздравить Соён точно так же, как они это делали у других столиков. Они должны были поздравлять одну только Соён! Я судорожно глотал заказанное вместе с едой пиво "Miller Light", пытаясь проглотить застрявший в горле ком. Я как только мог старался держать себя в руках, лишь бы не испортить Соён настроения.

Дождевые тучи за стеклянной стеной "T.G.I. Friday's" все сгущались и сгущались. Погода была гнетущая. Уж скорее бы дождь пошел, что ли. А иначе, казалось, я просто пойду и удавлюсь.

Поужинав, мы, как и договорились, отправились чего-нибудь выпить в коктейль-бар. Соён пила коктейль с сексуальным, как она сама, названием "Kiss of Fire", я - "Black Russian". Соён пила слишком поспешно, не в силах совладать с переполнявшей ее энергией, и не прошло и часа, как она уронила голову на столик.

- Вставай! Танцевать пошли!

- Угу, угу, да, да...

Не в силах поднять голову, Соён только согласно мычала. Потеряв самообладание, я выпил еще два коктейля и опять стал будить Соён.

Толком понять было нельзя, так как речь ее то и дело становилась неразборчивой, но если суммировать сказанное ей, получалось примерно следующее : "Не бросай меня. Мне сегодня домой можно не идти. Мне двадцать уже."

Этого в моей программе на сегодня не было. Но верно было и то, что сегодняшний день я намеревался потратить так, как пожелает того Соён. Вот уж точно - праздник. Выкурив одну сигарету, я поставил Соён на ноги, взяв ее под руки, и вышел из коктейль-бара.

Как ни удивительно, одежда, которую мама ходила покупать, одевшись в свое мом-ппе, имела на себе ценник с шестью нолями (не менее тысячи долларов США). Придурковато улыбаясь, она долго стояла перед зеркалом, надев эту одежду. Надетая на маму, она немногим отличалась от мом-ппе, словно и не было шести нулей в ее цене. Таким же был ослепительный узор с цветочками, таким же был и свободный покрой наряда. Вернувшийся с работы отец устроил маме выволочку, вставляя цитаты из Библии типа "Что это еще за жемчуга под свиными копытами?"

- Не видишь, что ли, что не по тебе вещь? Лишь бы подороже что-нибудь нацепить...

Что отец ни говорил, мама, воспользовавшись тем, что слух ее ослаб после работы на прядильной фабрике, делала вид, что ничего не слышит. Ничего не сказав ему в ответ, она вышла в гостиную и, глядя по телевизору мыльную оперу, съела штук десять плодов хурмы, прямо со шкуркой, даже не выплевывая косточек. Затем она смотрела телевизор, пока не зазвучал государственный гимн, жуя палочки из пшеничного теста. И на следующий день мама опять и так, и сяк разглядывала себя в зеркале, надев свой новый наряд.

- В школу завтра же идти, - озабоченно сказал я, решив, что мама оделась к церемонии поступления, перепутав дни, и думая сообщить ей о ее ошибке.

- Знаю, - лишь отмахнулась от меня мама. - Паршивка...

Я подумал, что мама опять оговорилась, собираясь назвать меня паршивцем, и хотел было опять ее поправить, но выражение ее лица было таким злобным, что я смолчал.

- Так хорошо сидит, ну что не нравится? Паршивка...

Как была в новом наряде, мама пошла на кухню, села за обеденный стол и стала поедать совсем уже остывший батат. "Пар, чав, шивка, чав-чав, чав-чав-чав, что ей, чав, не, чав, нра, чав-чав-чав..." Стуча себя в грудь, точно непрожеванный как следует остывший батат застревал там, не пролезая в глотку, мама жевала паршивку вместе с бататом. Но независимо от стараний мама, пытающейся разжевать его, куски батата вместе со сказанными паршивкой словами лишь вхолостую ворочались у нее там и все застревали и застревали в горле. Наконец они заткнули собой не только мамину глотку, но и дыхательные пути. "Чав-чав-чав-чав-чав-чав-чав..." Это были последние мамины слова. Это было маминым завещанием. И я никак не мог понять, что же оно означает. В день, когда маму хоронили, я плакал навзрыд, не в силах понять смысла ее слов. Слезы текли, обильнее проливного дождя. Зачем же ты ушла, загадав мне такую трудную загадку? Мне ведь одному ее ни за что не разгадать...

"...Мне не понять, зачем ты увез меня на фальшивую родину, разбив семью... Тебе меня не купить. Сколько ты ни заплатишь, мне все равно. Не проси меня о солнечном городе. Я выступать не буду."

Так вопил мне в уши Стив Ван Джент, забравшись в наушники. Но мне было не все равно. Если бы только можно было разгадать эту загадку, чего бы это ни стоило. Поливаемый дождем, я шагал и слушал Стива Ван Джента.

Когда мы сняли номер в мотеле и вошли внутрь, не было еще и семи. Соён, хоть и была еще пьяна, но разделась сама и посмотрела на мой член, уже набухший, точно французская булка.

- Хочешь меня? - сказала Соён.

- Нет, - ответил я.

- Почему?

- Ты возьми меня.

Соён расхохоталась, набросилась на меня и понемножку, как Катрин, стала есть мякоть моей булки. Мама, мама, я не мог терпеть. Я почти готов был взорваться под тяжестью загадки, которую мне ни за какие деньги было не решить. Но Соён не переставала поедать мою булку, даже не догадываясь о той тяжести, под которой я вот-вот должен был взорваться. Стон вырывался из меня сам по себе, и я, охваченный то ли болью, то ли печалью, пытался оторвать Соён от своего тела. Однако когда я пытался приподнять голову Соён, было уже поздно. Из моих уст вырвался какой-то звериный вой.

- Мама, мама, мама-а... ы-ы-ы...

Когда Соён съедала последние крошки моей булки, я выплеснул-таки наружу слово "мама", которую звал до этого лишь про себя. Посмотрев на меня округлившимися от удивления глазами, Соён с кислым, точно нажевавшись горечи, лицом сходила в душ, помылась, грохоча струями воды, и уехала к себе домой.

Уходя, Соён сказала :

- Ну да, мама твоя одна такая красивая, прикольная, сексуальная. Доволен?

Видно, ее самолюбие пострадало оттого, что не ее имя я назвал. Соён не смогла понять моего праздника.

Моя мама прикольная? Ну нет. Моя мама сексуальная? Не-ет. Ну да? Не-ет... Затягиваясь сигаретой, наедине с собой я подбирал и проглотывал эти нелепые фразы. Усохшая и потерявшая форму булка, от которой осталась одна только корка, бессильно переломилась. С самого начала я знал, что Соён не удастся овладеть мной.

Когда я вышел наружу, шел дождь. Похоже было, что сезон дождей наконец начался. Воткнув в уши по Стиву Ван дженту, я зашагал из мрачной сырости поливаемого дождем переулка в направлении своего дома.

На подходе к нашему кварталу вокруг странным образом все стало погружаться в темноту. Было это странно, так как люди не могли уже все спать. Оказавшись перед домом, я позвонил, но звонка не раздалось. Так-так, света нет, значит. С выражением на лице, точно у буддийского монаха, на которого сию секунду снизошло озарение, я прекратил жать на кнопку звонка. Мне казалось, что может я и вправду стал вдруг просветленным монахом. День был один из тех, что всегда были похожи один на другой, как две капли воды, но сегодня чувство отчего-то было такое, будто я обошел великое множество мест, причем все из них запретные. "В конце пути ждет просветление", - пробормотал я на манер монаха-даоса, беря в зубы сигарету, чтобы избавиться от пробирающего меня под дождем холода. Но сигарета тоже промокла и не зажигалась. Твоя судьба - моя судьба. Я швырнул незагорающуюся сигарету за край тьмы. С исчезновением надежды согреться все тело начало трястись. Что ж ты так мерзнешь-то? Далеко тебе до даоса.

- Ты почему в дом не заходишь? А промок-то как, нет бы на такси доехать!

Из ворот дома вышел отец. Следом за отцом вышла Она, при полном параде и потому выглядящая еще шикарнее, держа над собой фиолетовый зонт. Видно, собрались прогуляться куда-то на ночь глядя.

- Да ты же промок весь! Ты откуда такой? Поужинал хоть? Если нет, пошли с нами. Отец сегодня рано пришел, мы в "Монако" идем омаров есть.

Не только прекрасная, но еще и ласковая Она. Накормить меня не может, но зато как всегда беспокоится, питаюсь ли я как следует! Чем бы Ей воздать за Ее ласку? Завалить ее сию же минуту и дать поесть моей грандиозной булки? Я готов был даже на это, так мне хотелось забраться к ней в утробу. Хотелось просидеть у нее в утробе месяцев десять, а потом снова вылезти и назвать ее мамой. С неистовой силой внутри меня извивалось чувство ответственности за то, что раз Ее не может сделать мамой мой отец, то это должен сделать хотя бы я. Оставь он Ее просто женщиной, и в какой-то день его изрубит топор, опущенный рукой его же собственного сына.

- Ну отвечай быстро. Идешь или не идешь? - ледяным тоном поторопил меня отец, избегая смотреть мне в глаза, точно увидел там что-то безобразное.

- Да я омаров не ем, - ледяным тоном ответил я.

По Ее глазам было похоже, что ответ мой Ее разочаровал. И правильно. Если Она в меня влюбится, будут проблемы.

- Ну а я тебе что говорил? Весь в свою мать, вкусы, как у деревенщины. Главное, пока маленький был, не был такой, а чем дальше, тем больше на нее похож становится! - сказал отец, вставляя ключ в замок двери автомобиля.

- Что, такая была деревенщина?

- Да не то слово!

- Может, это ты ей внимания мало уделял?

- Да о чем ты?

- Жалко ее все-таки. Не нарочно же она такой была? А ты все-таки молодец. Как ты только с ней жил? А?

Никогда Ей не понять, какой деревенщиной была моя мама, и что такое вообще "деревенщина", пусть хоть сто раз она помрет и воскреснет опять. И представить себе не сможет. Она, чей все тот же милый ротик без передыху щебечет, пока она держит зонт за спиной отца, отпирающего двери машины, Ей ни за что, ничего...

Глядя на ее рот, я вдруг ощутил, как меня обуревает жуткий голод. Не в силах просто стоять и смотреть на ее милый ротик, я поспешно прошел через ворота дома.

А она, не понимая, что все, что мне нужно, это зайти в дом, еще раз прощебетала мне в спину, когда я был уже в дверях:

- Света нет. Так что на учебу не налегай, ложись спать. Слышишь?

В доме было ужасно темно.

Мне казалось, что я попал в ночь ледникового периода, где все живое превратилось в лед, и последний луч света умер. Даже шикарная мебель в стиле барокко в гостиной не в силах была отбросить ни единой тени там, где умер весь свет. Я был жутко голоден. Это было не просто ощущение, это была правда. От голода мой желудок пронзала дикая боль, сравнимая разве что с муками роженицы. С зажигалкой в руке я прошел на кухню, точно исследователь, вышедший на поиски жизни среди доисторических льдов.

Когда я вошел на кухню, погребенный во тьме холодильник показался мне настоящим динозавром, вымершим в ледниковый период. Мне вдруг стало радостно, и я настежь распахнул дверцу холодильника. Казалось, что я могу разом проглотить все припасы, наполняющие его семисотлитровое нутро. В темноте было не до того, насколько красиво разложена снедь внутри холодильника. Достаточно было, чтобы она оказалась съедобной. Первое, что попалось под руку, был croissant. Не хочу. Я с силой отшвырнул его прочь. Потом бекон. Тоже не хочу. Я зашвырнул в темноту и его. Пицца, пирожное со сливочным кремом, вино, котлета для гамбургера, Brown Souse, лимонный сок, consommе, яичное canapе, картофельный салат, маринованные огурчики... Ничего, ничего не хочу! Холодильник был уже совершенно пуст, а я так и не нашел ничего съедобного. Взявшись руками за ноющий от голода живот, я посмотрел на холодильник. Глядя на опустевшую утробу холодильника, я непонятно почему почувствовал себя перед ним неловко и виновато. Мне не было бы так неловко, если бы там обнаружился хотя бы недоеденный завтрак, принесенный домработницей. Я подумал, что в знак искупления вины перед холодильником должен сделать из него нечто более симпатичное, чем желудок.

Я залез внутрь холодильника и закрыл за собой дверцу. Внутри холодильника было неожиданно тепло, и это тепло точно разлилось по моему намокшему под дождем телу. Я свернулся клубочком, точно ребенок в утробе. Затем воткнул в уши наушники. Пели U2.

"...Я покорил свое прошлое. Вот наконец и будущее. Я стою у входа в новый мир. Скоро уже разрушения, что стоят передо мной, упустят меня. Любовь идет мне на помощь."